1. Магдалена Блакаль
2. 07.02.1991 Марсель. Франция
3. Вы когда-нибудь видели, как корабли выходят в открытое море? Мне пару раз доводилось, когда мы с подругами прогуливали уроки вблизи пирса. На самом деле идея куда-нибудь уйти из школы никогда особо не нравилась мне, но когда речь заходила о прогулке к пляжу, я, не смотря на всю свою благоразумность, все равно поддавалась всеобщему мятежу. Да, прекрасно знала, что потом пожалею: либо пропущу важную тему, и придется ее наверстывать самостоятельно, либо зададут массу дополнительных домашних заданий, либо просто совесть замучает. Но, понимаете, так трудно удержаться от соблазна еще раз посмотреть на темно синюю гладь, на барашков волн, стремящихся подарить свою нежность берегу, когда ты живешь в паре километров от этого зрелища, а тебе всего-навсего запрещают приблизиться к нему.
Мне отец запрещал. Нет, ни в коем случае не подумайте, что он тиран и деспот, просто он вырос в строгой католической семье и поэтому всеми силами пытался защитить меня от сегодняшних нравов. Стоит ли говорить о том, что я до сих пор не умею плавать только потому, что ни разу не ступала в «большую воду»? Просто по его представлению, женщина, которая открывает свой живот, бедра и так далее на всеобщее обозрение – падшая женщина. А вообще, жили мы неплохо. У родителей был небольшой кафетерий в тридцати минутах езды от пляжа, благодаря которому шли по пути жизни мы, пусть и не на широкую ногу, но на самом деле хватало на то, чтобы не думать, где искать деньги завтра. Иногда после школы я помогала родителям по работе. Наверное, варку кофе и выпекание кексов я имею право считать одними из своих талантов, потому что сейчас могу это сделать даже с завязанными глазами.
Дни, когда с учебы приезжал брат, были вообще самым счастливым временем дома. Мама тогда много улыбалась и пекла мой любимый черничный пирог. Такой, как печет она, не делает никто в целом свете. Затем, на следующее утро, папа забирал брата на рыбалку, а мы с мамой их ждали, готовились к возвращению и много говорили.
Брат был гордостью нашей небольшой семьи. Пусть финансовые дела и не были так уж плохи, но  мои родители не могут себе позволить потянуть платное обучение. Он самостоятельно поступил на экономическое отделение столичного университета и теперь редко бывал дома. Я тоже должна была стараться в учебе, в принципе, мне это неплохо удавалось за счет хорошей памяти и примерного поведения. Да и гулять со школьной или дворовой компаниями отпускали редко, так что мне ничего не оставалось делать дома, как только внимательно готовится к завтрашним занятиям. Но были и исключения, когда я должна была покинуть наш дом. Уроки музыки. Не смотря на то, что мне предрешено было, как и брату, стать экономистом, родители сами предложили заниматься музыкой. Точнее, не совсем предложили, а наказали, когда лет семь назад, еще совсем маленькой девочкой, я напроказничала, уже даже не помню как именно. В общем, дело не в этом. Дело в том, что мои занятия по фортепиано со временем стали чем-то большим, чем просто уроками. Нет, конечно, первое дыхание от чего-то нового и интересного перекрылось уже буквально после нескольких первых занятий. Его придушила моя первая учительница: мадмуазель Жаклин. Не смотря на почти шестидесятилетнюю разницу в возрасте, она настаивала на том, чтобы я звала ее именно так. Но до открытия второго дыхания к музыке оставались считанные месяцы. Не так уж и долго, после моего наверное тридцатого занятия, мадмуазель Жаклин скончалась. Говорят, она прожила скучную, безрадостную жизнь.
Затем была мисс Леннон, обаятельная молоденькая англичанка со смешным нежелающим картавить акцентом. Именно она вселила в меня любовь к Бетховену, Моцарту, Вивальди… Она занималась мной целых четыре и неполный пятый год, пока не вышла замуж и не вернулась на родину. Мне нашли еще одного учителя, и только после этого я поняла, как сильно люблю музыку.
Не знаю, как отец согласился на этого, но, кажется, другого выхода просто не было. Можно было бы нанять какую-нибудь женщину (как он в принципе и хотел), но на поиски ушло бы достаточно много времени, и мне пришлось бы пропустить целый год. Антуан же… простите пожалуйста, мсье Бенуа, взял меня посреди семестра, что собственно можно принимать за подарок судьбы. Я таковым это и считала, потому что двухчасовые занятия три раза в неделю стали для меня смыслом жизни. Нигде я не чувствовала себя так комфортно и в то же время так волнительно, как за инструментом, бережно и ласково прикасаясь к особой эмали клавиш, засматривая до дыр ноты на подставке и ловя на себе довольный взгляд мсье учителя. У меня дома стояло старенькое, уже немного хрипящее и не поддающееся настройке пианино, у учителя же был огромный белоснежный рояль, который звучал так, словно вместо обыкновенных стальных струн, в нем были заключены голоса ангелов. Я что-то не то сказала? Просто инструмент был божественен, и поэтому я забываюсь, когда говорю о нем. А еще он так сладко пел, когда мсье учитель подсаживался поближе к моему пуфу, и мы играли в четыре руки. Иногда он брал мои руки в свои и пробегал, казалось, по ожившим брускам дерева моими пальцами. А потом, знаете, был контакт глаз, такой обременительно-сладкий, такой тягостно-томительный, что не разорвать его было бы погибелью. Но всегда, когда так случалось, у меня вспыхивали щеки, и я не могла отвести глаз от мсье Бенуа, пока он первый не вставал из-за инструмента, так и не решившись на что-то. Иногда он достаточно долго держал мои пальцы заключенными в свои ладони, иногда пытался что-то сказать, но словно не находил слов, подходящих к моменту, иногда моментально разрывал саму попытку создаться вакууму между нами. А я каждый раз все ждала и ждала, когда же это произойдет.
Всего месяц назад мсье Антуану посчастливилось оказаться в Швейцарских Альпах в оздоровительных целях. У него очень чувствительная натура, поэтому он и не отличается сильным здоровьем, это я говорю к тому, что вместо поправки и профилактики простудных заболеваний, он там подхватил воспаление легких. Я еле уговорила папеньку разрешить мне его иногда навещать. Однажды, в тот самый день, когда в больницу пришла я, у мсье учителя был его друг, некий Жерар Фуко, как он вскоре представился. В следующий мой визит он тоже оказался у болеющего друга. Тогда я подумала, что он хороший, верный и преданный человек, коль так заботится о своем приятеле. Именно поэтому я забыла о своей благоразумности, которая обязанная была застучать у меня в висках, когда он предложил мне – для чтобы я не отставала от намеченной программы –  позаниматься музыкой с ним.  Первое занятие он назначил на тот же день. Дальше, я не помню практически ничего: только открывающиеся, довольно приличные двери квартиры в центре города, белый, в мелкую, кажется, голубую (но я не уверена, в подъезде был плохой свет) полоску на сгибе и по краю, платок, и приторный противный запах какого-то вещества.
А дальше пустота… Глубокая, черная, липкая. Это как тогда, когда с высокой температурой принимаешь горячую ванную – вода тебя обволакивает, заставляет обмякнуть, расслабится, и постепенно ты засыпаешь болезненным сном. Лучше не просыпаться, так как потом только хуже. Я сбилась со счету, сколько раз проклинала тот случай, свою беспечность, неосторожность. Но это уже не могло помочь. Сколько раз потом во сне я возвращалась в тот день и не шла с этим человеком? Это невозможно сосчитать, не трудитесь. Бесполезно. Так же бесполезно, как подсчитывать количество часов, которые потом, после пробуждения, гудела моя голова. Не измеримы и те чувства  ужаса и страха, которые испытала я, когда наконец осознала, где нахожусь. А находилась я в подвальном помещении, нет, не связанная, ни к чему не прикованная, просто валяющаяся на полу, холодном и, кажется, мокром. В комнате было пусто и так тихо, что слышался звон ударяющих капель воды с водопроводной трубы на все тот же пол. Я непременно бы услышала его, если бы голова не так болела. Но времени на то, чтобы, обхватив покрепче колени, просто осмыслить ситуацию у меня было не много. В подвал спустился человек. Он был один из таких типов людей, которые, до того самого момента нашей с ним встречи, раньше в жизни не мне встречались. Не смотря на явное желание выглядеть солидно (белый, педантично выглаженный костюм, такой, который можно увидеть на витринах центральных магазинов, так нелепо сидел на далеко не изящной фигуре обладателя), мужчина казался напыщенным ослом. Именно ослом, так как его лицо в тусклом свете было удивительно похоже на морду этого животного. Но тогда было не так уж смешно. Потому что с того момента я стала товаром; бесчувственным, опустошенным, неплохо упакованным товаром - так позднее объяснили мне другие женщины, которых содержали в этом доме. Они говорили на разных языках, было даже несколько азиаток. Они сочувствовали мне, как новенькой, да еще и «такой молодой». Несколько дней меня содержали в отвратительных условиях. Казалось, что я схожу сума. Хотелось умереть. А потом, после малоприятного осмотра у здешнего врача и довольной ухмылки на лице Берлускони (это тот осел в белом), как следствие разговора с первым, мой статус здесь претерпел изменений: мне выделили отдельную комнату, за мной ухаживали и не трогали. Какое-то время. Затем начали выводить «в свет». Мне нельзя было ни с кем разговаривать, поэтому я так и не узнала, где нахожусь. Слава богу, хоть язык оставался французским. «Светские выгулы» проводил сам хозяин, обращался со мной он, в принципе, терпимо, даже изображал нежность и заботу. Словно папочка, который хочет представить свою дочь миру. Но на самом деле Берлускони преследовал совершенно другую цель: ходили слухи, что по мне устроили негласные торги, а весь этот флер, все обертки, тщательно подбираемые на каждый мой, специально редкий, выход из «дома», все только чтобы подогреть интерес потенциального покупателя. Говорят, их только в том городе было достаточно. «Хозяин» (ему нравилось, и поэтому он заставлял меня называть его так) говорил, кому необходимо улыбнуться, кому все же сказать слово, к кому нечаянно прикоснуться обнаженным плечом. Мне никогда не нравились те платья, которые на меня одевали, уж слишком открытые и откровенные, мне ни разу не было хорошо, и это никого не заботило. Хотелось убежать? Это было осуществимо: что может мне сделать довольно упитанный немолодой мужчина, улизнуть от которого было не проблемой? А вот вечно семенящие рядом охранники могли. Приходилось терпеть, как бы противно не было, приходилось подчиняться. Положение усугубляло и отношение ко мне других «товаров», которым не повезло пройти тест у доктора. Кажется, каждая из них была согласна кого-нибудь убить, лишь бы поменяться со мной местами. Однажды, дверь в мою комнату была не заперта…
После происшествия и в согласовании со сложившимися обстоятельствами – у «хозяина» какие-то дела в Америке – я лечу сейчас в довольно комфортабельном личном самолете над Атлантическим океаном. У меня все еще остался большой синяк на бедре и несколько ссадин на руках и груди. Это все заживет и жизнь, с которой мне все еще трудно свыкнуться, снова продолжится. Только уже в Новом Свете…
4. Мягкая и нежная, немного строптивая, но в конечном итоге смиренная и покорная. Взвешенная и тактичная. Если и бывает легкомысленной, то редко и в каких-либо из ряда вон выходящих случаях. Не словоохотлива, но и не замкнута, больше любит слушать, чем говорить. Не вспыльчива, ее трудно обидеть, так как на пустяки не обращает внимания, но если чаша терпения переполнена, Магда может злиться долго и нудно. Терпелива и внимательна, сентиментальна. Может полночи проплакать над душещипательным эпизодом в книге. Стыдлива и совестлива, так как воспитывалась под строгим оком приверженца католической церкви.
5. Единственно важным своим дарованием считает виртуозную игру на фортепиано. Обладает хорошим слухом и низким меццо-сопрано. Вредных привычек не имеет. Не может прожить без стакана молока сутра и стакана на ночь. Плавать не умеет. По настоянию отца, пошла в школу на год позднее срока. Родной язык - французский - впитала с молоком матери, по-английски же говорит с трудом, не многим лучше, чем любая другая ученица средней школы во Франции без глубокого профильного обучения иностранных языков. 
6. Не определено
7. Рост около 169 сантиметров. Не отличается особой худощавостью, но и по поводу лишнего веса никогда не страдала. Глаза темно синие, волосы – цвет вороного крыла, довольно длинные. Татуировок не имеет, не проколоты даже уши. Чуть ниже поясницы с левой стороны имеется довольно заметное, но не огромное, родимое пятно.

8. Наверное, придется пользоваться телеграфом.
9. Перехватила чью-то телеграмму, естественно.