Говорит, бля, «удваиваю». И многозначительно улыбается, так что остальным сидящим за столом джентльменам приходится подозрительно коситься в его сторону, еще раз украдкой бросить один быстрый взгляд на свои карты, которые так небрежно, будто они и не нужны никому вовсе, на столе валяются… Со временем, когда играешь все больше и больше, эта нужда – смотреть на свои карты – отпадает. Одного взгляда на пару карт, которые тебе выдаются в начале партии, хватает для того, чтоб запомнить их на ближайшие полчаса. Однако, когда кто-то поднимает ставку на довольно внушительную сумму, каждый тайком надеется, что там – в той паре карт – произошло чудо. Не знаю, зачем нужен этот дурацкий визуальный контакт, я ведь отлично помню, что у меня там тройка бубен и восьмерка крестей, а, значит, худшего расклада мне выпасть не могло. Разве что если на столе сейчас бы оказалось что-то другое, например, три тройки. Или три восьмерки, тогда я бы мог считать себя счастливцем. Но чуда не случилось, и мне сегодня не везет, потому я – тише воды и ниже травы. Сижу в кресле, впаявшись в его спинку, изредка смотрю по сторонам, тереблю серьгу в ухе и всем своим видом изображаю равнодушие, которого нет. Даже такой, проходящей мимо и не обласкавшей меня своим вниманием, Игра мне нравится. Когда ты являешься главным участником действа, а не сдаешь свою пару, промычав «Пасс» едва слышно и неуверенно, будто зеленый новичок, когда ты – в центре внимания и когда не твое состояние или хотя бы его внушительная часть так беспечно поставлены на кон, ты не можешь судить адекватно о всем, что происходит… Не можешь видеть все, ты увлечен совсем другими вопросами.

Сегодня я – наблюдатель. Я отлично знаю, что если в первых пяти партиях мне ни разу не повезло, то весь вечер мне таки придется пасовать, сдавать карты, быть в стороне, в тени, и наблюдать, как зашкаливает чужой адреналин. Скучное занятие, но неимоверно полезное – если хочешь узнать своих партнеров получше. Вот этот рисковый парень, из-за которого сегодня уже опустело два кресла, который теперь так нахально выпускает дым прямо в лицо своему, кажется, главному сопернику – ведь кроме него все сдали карты, как и ваш покорный слуга, его зовут Франциско Гамас, он порочен и меркантилен, как сутенер из подворотни, он – довольно известный в своих кругах исполнитель блюзовых песенок и знатный ходок по бабам. Блефует часто, однако, везет ему еще чаще. Непредсказуем, хаотичен, нахален и безбожно глуп, потому как склонен переоценивать свои возможности. Его соперник – особа куда более скромная и рассудительная, однако, такая же вспыльчивая и темпераментная, как и Гамас. Мануэль Эскурро, бизнесмен и примерный семьянин(впрочем, семей у него несколько, что, кстати, отнюдь не мешает ему быть примерным). Его оружие – равнодушная улыбка, ледяное спокойствие, за которым невозможно прочесть ничего, и холодный расчет. Никогда не видел Эскурро разъяренным. Завидую его внимательности – очень часто именно благодаря ей ему удается понять, что скрывается в картах противника. Об остальных за этим столом расскажу, наверное, позже – хотя бы потому, что пока что они не имеют возможности представить себя какими-то яркими действиями или словами, и все равно вам не запомнятся.. Скажу лишь, что это народ в основном такой же скользкий в плане карточных игр, как и я, такой же ушлый и почти такой же везучий. Не сомневаюсь, что среди них найдется и парочка шулеров.

Улицы Л-А ======>

Трудно прочесть эмоции человека, когда он молчит. Еще труднее понять, что он чувствует, если ты не хочешь этого делать и увлечен своими мыслями. Далекими от плясок на лезвии. Для меня эта девушка рядом - просто девушка, которой.. ну, скажем так, не повезло, раз ее можно ставить на кон. Моя собственность? Сложный вопрос, я пока не могу сам себе на него ответить. У меня есть одна полезная привычка - отстраняться от глубоких размышлений от жизни. Быстро забывать, быстро отходить и ни о чем не жалеть. Именно благодаря этому дурному свойству я сейчас спокоен, как бегемот, и не замечаю такое яркое отчаяние, которым она дышит. Я-то знаю, что меня бояться не стоит... наверное.
- Как тебя зовут? - спросил я, устремив наконец взгляд на нее, такую неестественно спокойную и тихую, такую мертвецки покорную, на что я, кстати, снова не обращаю внимания. "Лексус" скользил по улицам города плавно и тихо, а я привычно не обращал внимание на водителя в форме с накрахмаленным белоснежным воротничком и такими же манжетами. Эти все приколы, эта муть, которой меня окружает Марти, иногда страшно бесит, но чаще - нравится и заставляет меня чувствовать себя сытым, ухоженным котярой. Таким я, наверное, и выгляжу сейчас, когда адреналин, точнее его остатки все еще бурлят в моей крови, но тело уже чувствует усталость. Иногда несколько часов игры утомляет меня так, как не утомляют сутки рисования.
Что я буду с ней делать - с этой девушкой, которая волею судьбы попала ко мне в руки? Есть ли у нее кто-то, кто ее ищет, кому она нужна? Наверное, нет... Где-то на краю сознания плескалась мыслишка о том, что я стану займусь обустройством ее жизни - нельзя ведь, черт возьми, нельзя делать из людей рабов! - но она очень быстро исчезла. Стоило мне взглянуть еще раз на ее красивое, молодое, и какое-то затравленное лицо, я понял - я хочу это рисовать.
- Меня зовут Рафаэль, - представился я как можно мягче - догадываюсь, что она не пылает ко мне симпатией за то, что обошелся так с ее "хозяином". - Я художник. Будешь жить пока в моем доме. - Во всяком случае, пока я не вспомню снова о том странном намерении, которое проскользнуло в моей голове еще минуту назад. - И не бойся меня, пожалуйста, - хотелось бы добавить, что я тебя не обижу, но никогда по отношению к кому-либо не смогу этого пообещать.

Магдалена. Если память мне не изменяет, это что-то библейское. Мария-Магдалена, именно так... Помнится, многие на худфаке рисовали работу именно на эту тематику. У той Магдалены не было таких испуганных глаз и от она никого не просила не убивать ее.
- В Лос-Анджелесе, - спокойно отвечаю я, будто она спросила не такую странную и почти страшную вещь, а попросила сказать, например.. который час. Для меня это неудивительно - помню, как проснулся после очередной гулянки и не мог вспомнить, как я попал в этот дом - в свой дом. Но, как всегда, я слеп, и сделать такое простое и очевидное - просто поставить себя на ее место - мне в голову не приходит. И не придет.
Говоришь, что не боишься меня, а я снова так эгоистично закрываю глаза на то, что это - явно неправда. В конце концов, нянькой я никому не нанимался - скажи спасибо, что не передарил тебя сразу же кому-то из присутствующих с гораздо более странными наклонностями. Я - банален и обычен по сравнению с некоторыми.
- Глупости, - выдаю я наконец, зачем-то снова изрядно помедлив. - Никто не будет тебя убивать - обещаю. - по крайней мере это я могу сказать точно.  - Если ты не будешь вести себя очень глупо, конечно, - под глупостями подразумеваю, например, попытки убить кого-то из находящихся в доме. -  Чем ты занимаешься, что любишь? - в моей голове твердо поселилась и живет уверенность в том, что каждый из нас должен заниматься любимым делом. Тогда по крайней мере не все будет очень плохо. Привидение с пустыми глазами, бродящее по моему дому и ищущее, куда бы примостить петлю - это мне не нужно.
А вот и мой дом. Внешне - ободранный и странный, внутри - почти такой же ободранный и шикарный. Я выбираюсь из машины и, распахнув перед Магдой дверцу, вывожу ее и помогаю подняться по лестнице. Как только я оказываюсь в доме, я, кажется еще больше начинаю походить на довольного котяру. Меня в доме ждут - хоть гостей в нем нет, при входе, как всегда, стоит охранник, которому я тут же представляю Магду и сообщаю, что она тут живет, тут же знакомлю с горничной, еще одной горничной, сообщаю имена еще пары горничных и еще одного охранника, также вскользь замечаю о наличии садовника и тонко намекаю на то, что без моего ведома из дому выходить не стоит. Мне так будет спокойней, пока я не решу что-нибудь с тобой... В ближайшем времени. Очень скоро, даа.. только не завтра.
- Вообще у меня в доме всегда можно встретить толпу незнакомых людей - не пугайся, это нормально,- сообщаю, когда мы поднимаемся на второй этаж, - а вот - твоя комната. - Это так выгодно, что еще полгода назад ко мне на целых две недели приезжала сестра, и я специально к ее приезду оборудовал эту кукольную комнату. Как маленькая шутка над праведной Марией - она всегда жила, и живет в карточном домике. Видели бы вы ее лицо, когда она увидела эту комнату. Округлившиеся глаза и восклицание "Пресвятая Благородица!" Я улыбался целых пять минут.
- Располагайся, - заключил я, протянув Магдалене ключ от комнаты. У меня все равно есть дубликат.
Рассеянное внимание - еще одна характерное мое отличие. Еще недавно я рассматривал ее с таким интересом, теперь же вмиг позабыл и шагаю в свою комнату, чтоб переодеться и наконец добраться до кухни - ужинать. И обнаружить, что в мой дом следом за мной снова кто-то ввалился. Проходной двор, черт возьми...

Еще несколько дней, будто в тумане. Праздники – всегда благодатная почва для того, чтоб потерять рассудок, забыться, раствориться… Уже на следующий день утром я позабыл о Магдалене, сразу после того как переговорил со своим товарищем-музыкантом и сообщил прислуге о ней, из моей дырявой головы просто вылетела мысль о ее присутствии и вообще – о ее существовании. А о чем я вообще мог думать? В мое скромное жилище прибывали толпы народу, столь же разношерстные сколь и празднично одеты и, естественно, готовые к бурным гуляньям… Ложью бы было говорить, что я хотя бы думал о холсте все эти дни, ложью было бы говорить, что я беспокоился о своем здоровье и благосостоянии… Я пил и играл, я смеялся, я танцевал, я засыпал, валился с ног от усталости, в непустой постели, я просыпался ночью и засыпал днем, я выбился из режима, который хоть мало-мальски пытался соблюдать… В общем, праздники удались на славу. И, кажется, судя по тому, что уже вчера вся эта толпа начала медленно рассасываться, то первое число уже таки осталось позади… В моем доме нет утра и ночи, в моем дома окна завешены занавесками и существует всего несколько видов времени суток… Например, время грустить – когда в доме пусто и одиноко, или время забываться – когда алкоголь льется через края бокала, а женский смех и музыка забивают твой мозг так крепко и цепко, что мысли – одна за одной – рассеиваются, пропадают. Есть еще время творить – как сейчас, утром, когда дом относительно пуст, а я очень трезв и на удивление адекватен. Сейчас я вдруг вспоминаю о том, что, кажется, я обязан был о кое-ком позаботиться. О девушке с синими глазами испуганной лани. Честно говоря, я даже не мог сказать наверняка, что она все еще в моем доме, а потому  к комнате своей сестры поднимался едва ли не с опаской, но – с любопытством. Короткий стук в дверь – врываться в комнату даже в доме который принадлежит мне было бы верхом бестактности. Совершенно непроизвольно подергал ручку – конечно же, дверь закрыта.
- Это Рафаэль, - произнес я, предупреждая ее вопрос «Кто это». Открывай, Магдалена, нерадивый хозяин пришел поинтересоваться, не померла ли ты тут с голоду…

Кажется, я за эти дни уже даже забыл, как она выглядит. Поэтому сейчас, когда дверь открывается, мне приходится снова изучать ее взглядом, ненавязчиво и совершенно ненахально – скорее с неким налетом любопытства. Она говорит «Доброе утро» так, словно переставляет хрустальные бокалы со стола на полку. Так же нежно-низко звеняще-обреченно. Трудно представить, что в эти два слова можно вложить больше странной, печальной покорности.
- Магдалена… - начал я, так и не решив, что же сказать ей. Не похоже, чтобы она требовала каких-либо объяснений или извинений, да и что я могу ей объяснить? Рассказать о том, чем я был занят последнее время, и почему о ней на целую неделю просто забыли? Думаю, она и так все слышала, стены в моем доме тонкие и звукоизоляция ни к черту. Но тем не менее, пауза неприятно затянулась, а я продолжал стоять у двери и рассматривать новую хозяйку этой комнаты. Удивительно, как этот кукольный дом подходил к ее красивому печальному лицу. К тонким кистям изящных рук. К бледным ключицам у ее тонкой шеи. К пусто-обреченным хрустальным глазам обремененной душой куклы. Она наверняка все слышала – почему-то сейчас мне вспоминается все, чем мы занимались на праздниках, как развлекались, и меня продолжает одолевать все то же пока призрачное, но все более твердеющее чувство невесомости.
- Как ты? – наконец выдал я, облокотившись о дверной косяк и склонив голову к плечу. Глаза все еще изучали девушку, и только через некоторое время я отвел их – рассмотреть, как изменилась комната. Последнее, впрочем, ложь – потому, что комната не изменилась совершенно. Будто в ней и сейчас никто не живет – возможно, лишь никто живой? Живым можно назвать человека, если он обладает определенным набором качеств. Например, общество, которое его окружает, пусть даже это один человек, один друг.. Это пристрастия и увлечения. Это его одежда, его предметы гигиены. У Магды здесь нет ничего. Даже нижнее белье – и то, по сути, принадлежит мне. Это голубое платье, одетое на ней – я купил его перед приездом Марии, как и остальные тряпки в том шкафу, от которых моя сестра благополучно отказалась, сославшись на целый чемодан своих монашеских одеяний. Нужно это исправить – я думал об этом, переводя взгляд снова на Магду. У человека должно быть что-то свое, иначе он перестает быть собой. Посмотри на себя, Магдалена. Глянь в зеркало. Медленно, но уверенно ты превращаешься в призрака, в безликое существо, а я этому, кажется, даже способствую. Это неправильно. Это ужасающе. Я от этого без ума. Можно, я тебя нарисую?

Я не вижу правды в твоем искреннем «все хорошо», Магдалена. Как было бы обычно, как было бы легко и просто, если бы ты сейчас, некрасиво скривив свою прелестную мордашку, завопила «я имею право на адвоката», зарыдала, расплакалась, упала в обморок, пригрозила  мне судами и разбирательствами… Тогда я бы не смотрел на тебя сейчас так едва ли не жадно. Знаешь, Магда, насколько редкий ты экземпляр? Знаешь, что я никогда не видел прежде таких, как ты?
- Может, тебе что-то нужно? – спрашиваю я, привычно издеваясь над ухом с сережкой. Дурацкая привычка, никак не могу от нее избавиться. Мне кажется, или посмотрев на мои босые ноги, ты улыбаешься, Магдалена? Мне нравится твоя улыбка – такая же несмелая, как и вся ты. – Не стесняйся, - говорю я, переводя взгляд с тебя на дверной косяк. Не стесняйся, Магда, все мы люди… кажется. – Всегда ко мне можешь обращаться, почти всегда… - точней, желательно ко мне обращаться тогда, когда у меня хорошее настроение. Я ужасно не люблю, когда у меня что-то просят таким тоном, будто я что-то кому-то должен. А также терпеть не могу женские слезы, потому будь осторожна. – Я поговорил со своим другом, его зовут Лоран Симоно, он будет заниматься с тобой музыкой. Он на днях постучит в твою дверь и представится. На первом этаже стоит рояль – он полностью в твоем распоряжении. – Инструмент заслуживает, чтоб с ним обращались как должно, или по крайней мере достоин, чтоб его касались руки мастера… В моем доме на рояле играют очень редко – чаще всего это девочки, натурщицы, открывают его крышку и бесцельно бьют своими бесчувственными пальцами по его хрупким клавишам. Инструмент плачет, и мне приходится орать на них, чтоб не трогали искусство. Не прикасались к нему своими грязными лапами. Твои руки, Магда, такие же тонкие, изящные, такие же почти прозрачные, как и ты сама. Мне кажется, ты чудесная пианистка – я бы очень хотел услышать, как ты играешь, и, может быть, даже поешь. Но это – после. Сейчас я хочу другое.
- Магда… - я снова замялся, произнеся твое имя. Будто оскверняю его каждый раз, когда оно срывается с моих губ. Будь я посумасбродней – называл бы тебя по-иному. Например, Аделина. Или Кэролайн. Дать человеку без судьбы имя, которое удобно тебе – это слишком даже для меня. Кроме того, мне нравится эта болезненность, которая, кажется, сгущается вокруг тебя даже в воздухе, которая так же успешно проникает в мой мозг, во все мои чувства. Мне хочется творить. – Можно, я тебя нарисую? – эта просьба – это формальность, я ведь знаю, что ты мне не откажешь. Просто не могу позволить себе приказывать – пока. А еще – я боюсь слишком громко дышать. Боюсь спугнуть это хрупкое чувство невесомости, эту грусть, обреченность и печаль, хочу прочувствовать это сполна, хочу воплотить это на бумаге, а для этого мне нужна ты…

Я люблю, когда со мной ведут себя вежливо и воспитанно, люблю, когда девушки в моем обществе не ругаются и не курят, хоть сам я это могу делать сколько угодно. Люблю, когда не напиваются до состояния бревна. Но не люблю дежурных фраз, лишенных смысла, ненавижу фальшь и вранье. Мне плевать на то, что ты используешь их просто потому что тебе страшно и одиноко – ведь я все равно чувствую раздражение. Бросаю на тебя взгляд – быстрый, испытывающий, и снова отвожу глаза. На моих губах играет улыбка – так улыбается охотник, получивший наконец добычу. Нет, Магдален, это не личное, это только предвкушение рисования. Для меня ведь недельный перерыв – почти вечность. А сейчас зуд, который я чувствую, почти приравнивается к боли. Скорее же, не томить, не ждать… Скорее. Немедленно! Cию же секунду...
- Нет, не здесь, у меня на третьем этаже мастерская, - говорю я, а сам уже отсутствую. Понимаешь, милая моя, прелестная Магдалена, я просто уже там – в мастерской. Я странный – сам знаю, что странный и иногда даже страшный, но я думаю, к этому несложно привыкнуть. – Пойдем, - киваю на дверь, еще раз окинув тебя небрежным взглядом. Эта обстановка – комнаты Марии – она совсем не благоприятствует моему хорошему расположению духа и, тем более, вдохновению. Чего уж тут греха таить, мне эта комната откровенно не нравится, она – единственная женская комната в моем доме. Слишком кукольная, слишком хрупкая и слюнявая. –Я буду ждать тебя наверху, - сообщил я, развернувшись и направившись к лестнице – следить за тем, как собирается Магда – крайне невежливо.
А наверху – моя родная стихия, все эти разбросанные эскизы, тюбики с краской, кисти, весь этот хлам и вся эта антикварная муть, от которой мне легче дышится и на которой можно развалиться, когда устанешь. Знаю, вся мебель замазана краской, но мне от этого – опять же – легче дышится. Я становлюсь у холста, привычно засунув за ухо кисть и жду, пока явится Магда. Тереблю рукой серьгу от нетерпения и шепчусь с красками. Не знаю пока, что именно это будет, и даже не определился с цветовой гаммой. Рисовать незнакомого человека – будто читать книгу. Разгадывать загадку. Рисовать что-либо – будто пробовать это на вкус. Пропускать через себя, рождать заново. Хочу разгадать твою загадку, Магдалена. По центру студии на пьедестале стоит один единственный стул – для тебя. Пока пустой.

Неловкая, испуганная. Хрупко-безнадежная и отчаянно-равнодушная. Садишься на стул так, словно из его подлокотников тут же выскочит в лучшем случае пара ядовитых змей. Не так, Магдалена – это не ты.
- Просто сиди пока, - произнес я почти себе под нос, смешивая краски. Самый важный момент – первый мазок. Я обычно начинаю с правой части лица. Бледно-бежевое пятно поплыло по холсту – значит, началось. Мазки – уверенные и быстрые, аккуратные и осторожные, покрывали полотно, а я почти не смотрел на Магдалену. Рисовал то, что помню – вскоре на темном полотне отчетливо обозначились очертания овала ее лица, прямого носа, губ, и глаз… Что-то было не так – с холста на меня не смотрел человек. Ненавижу, когда так происходит.  С холста на меня смотрела куча бессмысленных мазков, которые я никак не мог собрать воедино.
- Все неправильно, - едва слышно пробормотал я, вцепившись глазами в Магду. Словно затянутый корсет, закрытая книга, словно.. словно ты тут по принуждению.
Глупости.
Глупости – я уже забыл об этом, направившись к тебе и осматривая тебя куда внимательней, чем прежде. Сейчас я – только художник, и хочу, чтоб ты позволила мне нарисовать себя.
- Посмотри на меня, - говорю я, став перед Магдой на корточки. Почему ты так меня боишься, девочка? Почему твои глаза взирают на меня с такой опаской? Я тебя смущаю? Я не буду тебе мешать… не буду претить этому букету странных чувств, которые целиком тобой овладевают. Только помогу тебе позволить мне рисовать. Приподниму твой подбородок, направлю чуть в сторону, поправлю прядь, выбившуюся из прически. Да, это немного бесцеремонно – вот так корректировать твою позу, но совершенно не пошло и не нахально. Плечи нужно распрямить и расслабить, потому я поднимаюсь и став за Магдой, мягко нажимаю на ее плечи, будто приказывая им расслабиться.. Снова останавливаюсь в метре от нее, смотрю полминуты задумчиво, почти рассеянно, и решаю наконец, что что-то нужно делать с руками. Помогаю им улечься на ее целомудренно сдвинутых коленках и вцепиться друг в друга. Можешь сидеть вот так, Магда? И, пожалуйста, не переставай смотреть на меня… хоть недолго, хоть десять минут. Я снова у холста – еще более сосредоточенный и спокойный, чем прежде. Кисть медленно выводит на холсте тонкие, изящные линии, краска ложится почти идеально. В меру расплывчато, в меру смазано, в меру хаотично, и очень живописно. Лишь бы не спугнуть…

Не проси меня о прощении, Магда, нет… лучше скажи еще что-то. Я буду рисовать твой голос. Дай почувствовать свой запах – его я тоже хочу запечатлеть на холсте. Знаете, что такое настоящий портрет? Пейзаж, и так далее… любое произведение изобразительного искусства. Если ты смотришь на пейзаж леса, ты должен слышать, как поют птицы. Как хрустят ветки под ногами егеря, должен чувствовать запах хвои – только лишь один раз взглянув на картину. Звучит глупо, звучит дурацки, но.. так и есть. Моя же цель – заставить человека, который посмотрит на этот холст, чувствовать то же, что чувствуешь ты. Слышала о синдроме Стендаля? Когда люди смотрят на произведение искусства, у них учащается биение сердца. У них начинается головокружение. Возможно, тошнота и обмороки. Шок и удивление.
Я не претендую на даже что-то отдаленно подобное – просто хочу, чтоб человек, смотрящий на твой портрет, чувствовал крохотную каплю той же грусти и обреченности. А потому твое «простите» как нельзя кстати. Я даже от холста оторвался и снова воззрился на тебя, позабыв о рисовании. Смотрю на тебя, и думаю, что человек – тоже произведение искусства. Вот он, синдром Стендаля. Очень редко так бывает со мной – я, кажется, замечаю и чувствую, как ты дышишь. Как прячешь глаза – тоже замечаю. Как тебе странно, как смущаешься, как боишься меня, как бьется твое сердце… или только кажется? Магдален, ты страшно красива. Страшно – потому что вызываешь у меня страшные чувства. Хочется, чтоб тебе было хорошо. Чтобы ты перестала бояться, чтоб улыбалась легко и непринужденно, чтоб был слышен твой смех. Тебя – хрупкую и нежную – хочется греть. А еще – хочу видеть, как ты плачешь. Как крохотная слезинка катится по твоей щеке… Хочу рисовать твою слезу, ее серебристый путь по твоей бархатной коже.
Где моя кисть? Я позабыл о ней – все еще под впечатлением. Снова направляюсь к Магдалене и усаживаюсь напротив нее на полу по-турецки. Не знаю, что делать, а потому просто внимательно смотрю на нее – слышал, что если на человека смотрят не сверху а снизу, он чувствует себя комфортней. Магдалена, отчего ты так испугана? Здесь никто не сделает тебе больно – я слишком очарован. Изучаю тебя взглядом так внимательно, будто впервые увидел женщину, и, снова же, совершенно не пошло. Разве может быть что-то идеальней, чем ты? Магдалена.. только не прячь глаза снова, пожалуйста. Посмотри лучше в мои, они ведь, черт возьми, такие теплые..

Ты хочешь уйти? Ты разве не видишь, что происходит? Я беспечно закрываю глаза на то, что для тебя не происходит ровным счетом ничего, и продолжаю сидеть на полу у твоих ног. Магдален, ты не умеешь дышать – только вдыхать и выдыхать воздух. Ты не умеешь видеть – только смотреть. Ты не умеешь чувствовать – только брести наощупь и не понимать, куда же ты идешь. Иначе поняла бы, что сейчас можешь просить у меня что угодно. Что угодно, кроме того чтоб уйти в свою комнату.
Я не мог бы отпустить тебя, даже если бы хотел. Твоя рука, которая так легкомысленно оказалась слишком близко ко мне, так же легкомысленно теперь – в моей ладони. Холодная – я грею ее дыханием. Осторожно перебираю в руках тонкие пальчики, будто пытаюсь заставить их почувствовать мое прикосновение по-иному. Прикрываю глаза и едва заметно подаюсь вперед – теперь я коснулся носом твоего бедра, обдавая его теплом своего дыхания. О Боги, я пьян. Боишься меня, Магдалена? Не надо.. пожалуйста, меньше всего хочу, чтоб ты меня боялась. Что я могу сделать для этого? Снова прикоснуться губами к твоей ладони, взяв ее теперь уже в обе руки, поднять на тебя глаза – такие все еще теплые и почти восхищенные, поцеловать один за одним каждый твой пальчик? Сделаю все, что хочешь, только не проси отпускать.
Я хочу, чтоб ты снова просила у меня прощения ни за что дрожащим голосом и отводила глаза – ты невыносимо очаровательна в своей хрупкой уязвимости. Моя болезненно прекрасная муза…

Если бы ты сейчас не дала мне хоть малейшего намека, знака, что тебе мое внимание приятно, если бы твоя ладошка в моей не дрожала так красноречиво, я бы оставил тебя в покое – потому что нельзя принуждать человека к тому, к чему он равнодушен и что ему не нужно. Тебе же моя нехитрая ласка пришлась по душе – и ты не скроешь это за стыдливо отведенными глазами и своим бессмысленным тихим «простите»… За что ты снова просишь у меня прощения, Магда? Я не понимаю. Не понимаю, зачем, если твое робкое, почти невесомое движение в ответ – оно словно намек. Или просьба. Будто указатель, который ты оставляешь мне и которому я должен следовать вопреки всему.
- За что? – спрашиваю я, все еще не выпуская из рук твои тонкие пальцы и снова целуя их. Мне не приходит в голову даже заметить, насколько эта простая ласка сокровенна и почти запретна для тебя. Насколько дика, непонятна и чужда.. Нет, я не вижу в тебе ребенка – прости, Магда, только красивую, хрупкую, и невыносимо грустную девушку. Женщину.
Прости, что я действительно теперь не похож на равнодушного – я неравнодушен. Я увлечен и очарован, я теперь снова прикасаюсь губами к твоей руке – уже не так невинно, как прежде. Я легко провожу рукой снизу вверх по твоей коже с внутренней стороны колена, я прикрываю глаза и вдыхаю запах… Ваниль, амбра, цитрус – это духи моей глупой сестры, а ирис и беспокойство – это Магда… Магдалена.
Я не хочу вставать, не хочу терять очарование этого момента – он ведь для меня словно еще один глоток чего-то важного, пока неясный, я еще не знаю, что именно я чувствую, это как часть головоломки, паззла, которая скоро станет на свое место. Для того, чтоб головоломка открылась полностью, ее нужно пройти. Изучить, познать… Подняться таки, не выпуская из своей руки ее ладони, став наконец выше ее, но ничуть не дальше, наклониться, не переставая внимательно смотреть в глаза, и осторожно, нежно, очень легко поцеловать уголок ее губ… Магдален, прости, что я твою руку так нахально приложил к своей груди, где слишком громко бьется сердце. За все прости – прости, что я тебя выиграл, а теперь потерял голову…

Сколько раз моя мастерская видела подобные сцены, когда шуршание карандашей и кистей о холст вдруг сменялось шорохом снимаемой одежды, тихими вздохами?.. Мне сейчас кажется, что сегодня все по-иному. Магдалена совсем не похожа на девушек, которые обычно оказываются в моей постели, она не легкомысленно равнодушна, не развратна, для нее это – нечто большее, чем весьма приятное завершение дня, чем секс из любопытства или из-за похоти, чем просто времяпровождение, а я радуюсь этому, как ребенок… Ведь для меня это тоже нечто большее – пока не знаю, что именно, да и не хочу знать – просто хочу чувствовать… Я - человек, упивающийся чужими эмоциями. Я - человек, у которого сшибает голову, если появляются свои.
Нет, Магдалена, это болезненно тягостное и приятное состояние закончится нескоро, обещаю, я слишком очарован твоей улыбкой, такой непохожей на то, как ты улыбалась мне еще совсем недавно. Не знаю теперь, слишком растерялся, чтобы понять, что мне нравится больше – твоя улыбка или твои слезы… Снова хочу тебя рисовать – только это потом, после, позже, гораздо позже – когда смогу наконец от тебя оторваться… Я подаюсь вперед – чтоб быть еще ближе, чтобы второй рукой обнять твою талию. Аккуратно, будто в моих руках не девушка, а хрупкая ваза, но уверенно вести тебя – показывать, как тепло становится, если наши тела соприкоснутся. Не просто тепло, а почти что жарко… Моя ласка так осторожна, почти вкрадчива, ведь я все еще боюсь спугнуть это волшебство между нами. Боюсь, что ты перестанешь отвечать мне взаимностью, закроешься, и все исчезнет. Боюсь, но все же смещаю свой почти невесомый поцелуй на твои губы - мне даже в голову не приходит подумать о том, что их целуют впервые. Однако, я подсознательно, непроизвольно веду себя именно так, как и должен был бы вести себя с невинной девушкой. Я совершенно не замечаю твоей неопытности – ведь и сам сейчас действую по наитию, будто починяюсь неведомым указам свыше. Целую тебя так сначала нерешительно, нарочно медлю, будто и сам впервые целую женщину… А, может, именно так и нужно целовать Женщину?..

Было бы лукавством с моей стороны сказать, что я совсем не думал об этом, когда звал ее наверх - просто потому, что подобные вещи в моей жизни - обыденно и не неожиданно. Подобные, но не такие. Магда - девушка, которую я на свою голову выиграл в карты, - нечто особенное, существо странное и почти святое, нечто, чего я еще никогда не видел и к чему никогда не прикасался - именно потому я сейчас так жаден и восхищен.
Глупо было бы сейчас поддерживать счет времени, а потому я совершенно не могу понять, сколько это длится. Секунду, минуту, полчаса?.. Только обьятия, ставшие такими жаркими, потому что она тоже льнет ко мне, поцелуи, сначала такие невинные, теперь все более откровенные.. Наверное, только из-за того, как я чувствителен к чужому фонтану чувств - к ее фонтану чувств - все это слишком сильно влияет на меня, создает впечатление, будто чувства зашкаливают. Кровь кипит, горит, испаряется - если не сделаешь еще один крохотный шаг навстречу, если не будешь еще ближе... А потому остановиться невозможно - единственный выход сейчас, это оторваться от ее губ для того, чтобы очень тихо произнести:
- Уходи. Иди в свою комнату. - Я насмотрелся на тебя, надышался тобой достаточно для того, чтоб продолжить рисовать. А большего мне и не надо. - Я буду рисовать, один, - обьясняю я, выпуская ее наконец из своих рук и отпуская ее ладошку. Задержись тут еще на несколько минут - и сегодня точно никто уже рисовать не будет. Нет, Магда, ни в коем случае не думай, что ты сделала что-то не так - чтобы ты так не думала, я снова похищаю твою ладошку и прижимаю ее к своим губам - на одно затянувшееся мгновение, и нахожу наконец в себе силы отвести глаза. А потом - неловко подтолкнуть тебя к выходу, чтоб и не думала ослушаться, отвернуться, и к холсту.. Уходи поскорее, а я запру за тобой дверь - чтоб никто и не думал ворваться и помешать мне. Кажется, впервые я буду рисовать такую трепетную, почти невесомую, и очень нежную Невинность.