- Не оправдывайся, - прошу я, думая, что, наверное, пора мне снова на диванчик отправляться. Похоже, я тебя напрягаю своим присутствием. Не потому, что я плохой и не потому, что ты не хочешь меня видеть. А, наверное, потому, что впервые за многие дни(боюсь спрашивать, сколько) ты получила наконец возможность сесть и подумать(точнее, лечь). И, как оно бывает, нахлынуло вдруг... Вдруг минута пришла для того, чтоб осознать, что же с тобой произошло. И себя становится жалко. Жалко до боли в сердце и дрожи в суставах. Нужно разреветься, разрыдаться, нужно, чтоб это прошло. Бедный, несчастный страусенок хорохорился тогда, в кухне, из последних сил, а я этого не видел.
Моя мотивация гораздо проще, чем можно предположить. Во-первых, твое присутствие действительно, думаю(надеюсь?), мне не будет неприятно. Во-вторых, я теперь могу не скрываться целыми днями где попало. Когда есть живая душа в доме, которая тебя поддерживает, совершать стоящие поступки гораздо легче.. я на это тоже надеюсь. И, в-третьих, я просто хочу помочь человеку. Словно лист зеленый остановить, поймать в ладонь, который стремительно летит к земле, где его затопчут и где он умрет, гонимый ветром. Словить и если не вернуть туда, где он родился, то хотя бы дать ему новый дом. Новую опору. Он пустит корни и сможет постоять за себя... Я таки оптимист, наверное, раз верю в такие странные и светлые вещи.
- Я что-то еще могу для тебя сделать? Сейчас, - спрашиваю, встав с постели таки и не глядя на тебя. Успокоительное, алкоголь, что-то может заставить тебя прекратить наконец истерику? Оставлять тебя в таком виде не хочется - кто знает, может еще сделаешь что-то с собой, шокированная моим добрым обращением. И оставаться просто так, кажется, тоже не стоит - у меня впечатление такое, что под моим взглядом ты скукоживаешься и съеживаешься. Надеюсь, это временно...

Ну вот. Пухлые губы растянуты в улыбку до ушей, а изо рта снова - поток трескотни. Такой ты мне нравишься больше. Верней было бы сказать что такой ты мне просто нравишься, а не вызываешь желание дать тебе снотворное, чтоб ты уснула поскорей, пусть даже искусственно, и перестала мучаться, и меня тоже мучать перестала.
- Нет, я завтра дома. Я врач. Хирург. Завтра нет операций, потому я дома. Если, конечно, не вызовут на работу - тогда придется ехать, но это маловероятно. - Я отвечал на вопросы горе-стриптизерши(честно говоря, только что попытался представить ее у шеста, и не смог. Мне же лучше), улыбаясь и снова присев на край кровати. - А почему мне должно быть страшно? - действительно, почему? Никаких особо дорогих вещей я дома не держу, да и, собственно, дороги мне тут только лаптоп да рояль. - Разве что за тебя. Но ты же умная девочка и ничего с собой не сделаешь, правда? - Знал бы я, что твоя квартира сгорела потому что ты уснула с сигаретой в постели, не говорил бы это, и вообще, задумался бы над тем, можно ли тебя оставлять одну дома. Возможно, попросил бы Мэган просто сидеть в прихожей, пока я не вернусь с работы. Чтобы чего не вышло. Но мне сейчас кажется, что после всего, что с тобой приключилось, справиться с задачей "выжить в комфортабельном доме" ты сможешь.
- Давай я лучше сам съезжу, ладно? - А то еще потеряешься по дороге или не доедешь обратно. А мне это будет не в тягость - я на машине туда и обратно.
Кажется, после всего этого мне действительно захотелось спать. Растянувшись на моей постели и вытянув длинные ноги. Энджелин, мне почему-то кажется, что завтра кто-то перекочует на диван - ты-то там точно поместишься... А пока я просто сижу рядом и хочу увериться в том, что с тобой таки все нормально, и ты наконец уснешь. Если, конечно, не заболтаешь меня окончательно и я не усну первым... Сидя на постели.

- Я тоже ненавижу. Нет, не пластический, - улыбаюсь я, глядя на то, как Энджи растягивается на моей кровати ленивой, но очень радостной морской звездой. Ты так много говоришь, что я едва ли успеваю ответы на твои вопросы в эту трескотню вставлять. Впрочем, засыпаешь, кажется, так же быстро, как и разговариваешь...
Для того, чтоб найти сумочку, пришлось потратить гораздо больше времени, чем я думал. Удивительно, как можно было умудриться спрятать в моей спальне свою вещь так, чтоб я целых двадцать минут терялся в догадках. Но ведь нашел. Красивую дорогую женскую сумочку Луи Виттон. Амели тоже любила сумочки от Луи Виттон, потому я знаю, что это весьма недешевое удовольствие. Странно обнаруживать у девочки с улицы подобную вещь. И кошелек от Шанель внутри, кстати, тоже. Белье там уже дешевое - видимо, купила на то, что оставалось когда-то в кошельке.  Теперь - пустом кошельке. И один тоскливый тампон. На больше денег не хватило? Бесполезен кошелек от Шанель, если в нем нет денег. Бесполезна сумочка от Луи Виттон, если ее некуда с собой взять. Если не к кому пойти. Бедная моя девочка...
Но теперь жалеть - поздно. Да и незачем. Теперь многое становится на свои места - по крайней мере, понятно, почему ты так растерялась и не знала, как поступать, когда оказалась на улице. Я теперь, бросив еще один взгляд на свою постель, кажется, еще больше не жалею, что решил тебя приютить. Трогательный и беззаботный белобрысый страусенок, которого какой-то ублюдок, воспользовавшись услугами дрянных продажных юристов, нашел способ выгнать из дому, не оставив даже крохи на пропитание и существование. Сознательное пассивное убийство. Мало сказать, что я таких людей не уважаю. Мне просто кажется, что их нужно ставить в ряд и расстреливать. Сразу же, без суда и следствия.
Я нашел ключ и, оставив его в прихожей, наконец снова устроился на диване. И уснул - сразу же, крепко, здоровым сном уставшего человека. На вокзал съезжу утром - пока нет пробок и пока Энджи спит. Я хоть и не думаю, что она обворует, но все равно в это утро оставлять ее дома одну не хочу.

Спал я крепко, но недолго. До того самого момента, пока захотел развернуться и не упал с дивана. Лицом вниз. Знаете, бывает иногда такое, что просыпаешься и не можешь понять, где находишься. Я же забыть, что я уснул на диване поздно ночью после странного проишествия с моей новоявленной квартиранткой, просто не успел. А потому первый же взгляд я бросил, подняв свое изрядно пострадавшее лицо с коврика, был на часы. Половина восьмого - чем не время для того, чтоб съездить на вокзал? Энджи на втором этаже спала так мирно и сладко, что только таблички "буду спать допоздна" для полноты картины не хватало, что, кстати, не могло не радовать.
А теперь я сидел в кухне и усердно строчил восемнадцатую главу, игнорируя даже кофе, стоящий рядом и изрядно успевший остыть... Собственно, уже все успело остыть, а я все писал, писал... Боялся, что не успею записать все, что сейчас в моей голове роится. Знаете, как оно бывает? Вдохновение - именно тот случай, когда идея сидит тебе шилом в заднице и крутится, крутится, зудит, и вылечиться от этого можно, только если будешь писать. Снова писать. И еще раз писать. Стирать, комкать листы бумаги, и опять писать, еще больше, чем прежде.
И все было так хорошо, так спокойно, пока прямо у меня над ухом не начали раздаваться чудной высоты трели. Пока - в небольших количествах, однако, я очень самонадеян, пожалуй, когда считаю, что эти вопросы - все, на что способна Энджи.
- Доброе, - отзываюсь я, и не думая прекращать стучать пальцами по клавиатуре. Это так дурно - когда кто-то стоит за спиной или жужжит прямо на ухо. Отвлекает от мыслей. Особенно меня - а я ведь привык работать в тишине и одиночестве. - Печатаю, - уклончиво отвечаю я, потому как не хочу, чтоб сейчас начались расспросы о том, а что это за книга, почему и зачем я ее пишу.. Речь для консилиума - самое оно. Наверное, для консилиума психиатров. - Завтрак на столе, разогрей в микроволновке сама.. - это снова мои неоправданные надежды на приличное поведение Энджелин. Эта юная обезьяна(я вчера ошибся - именно обезьяна, а не страусенок) похитила из моего холодильника оливки и села рядом, самым наглым образом пытаясь прочитать хоть часть "речи для консилиума". Последняя тут же была сохранена еще раз и свернута в трей, представив нашему виду весьма скучную заставку рабочего стола.
- Что это? - непроизвольно спрашиваю я, наконец переведя на нее взгляд и увидев на ее теле весьма неприятного вида следы. Похоже, от ударов. Кто тебя бил, Энджелин? Я все же очень субьективен и не могу сразу сообразить, что для девочки, живущей на улице, синяки - весьма нормальное явление. Никогда не буду считать это нормой ни для кого.

Интересно, как современный человек может не уметь обращаться с микроволновкой? Это простодушное заявление Энджелин ставит меня в тупик. Возможно, нужно для этого родиться в дворце английской королевы. Или в мастерской у папы Карло. Потому что у него точно не было микроволновки.
Однако, не хочу, чтоб у меня в кухне случился пожар, а потому молча поднимаюсь и сам разогреваю завтрак. Надеюсь, что моя гостья наблюдает за этим и поймет, что пользоваться нужно всего двумя кнопками. Которые называются весьма прозаично - Старт и Энд. Это даже проще, чем звенеть колокольчиком и орать горничной в выглаженном накрахмаленном передничке "Мой завтрак, Люсиль, принеси мне мой завтрак!". Две кнопочки, и только.
Похоже, Энджелин даже не пытается запомнить, как же обращаться с волшебной коробкой. В следующий раз притащу ее сюда насильно и заставлю наблюдать, как еда медленно вертится внутри. Как для того, чтоб начать разогревать ее, нужно ткнуть пальцем в одно место. Это почти как открыть сумочку и протянуть в нее руку. Только не Луи Виттон, а Мили. Почти Виттон на рынке техники.
Прости, что спросил - я ненарочно. Просто для меня это дикость. Страшная дикость - сразу перед глазами стоит картина. Как тебя бьют. Ком в горле. Голодающие дети Африки - совсем рядом. Безысходность.
- Купить тебе что-то из одежды? - спрашиваю, краем глаза наблюдая за тем, как ты теперь натягиваешь теперь скудный верх спортивного костюма пониже. Руками, на которых тоже синяки. Может, снять очки, чтоб не видеть этого? - Или дать денег, сама пойдешь купишь? Я заглянул в пакет, прости, - там запасы одежды весьма скудные. Сколько тебе нужно? - На Шанель, конечно же, не рассчитывай, но одежда из супермаркета - это слишком даже для такого равнодушного зануды, как я. - Приятного аппетита, - говорю, поставив через несколько минут перед тобой завтрак на подносе, и сев рядом - мне есть все еще не хочется. Кажется, я теперь еще и в персональную горничную начинаю превращаться. Грею себя надеждой, что Энджелин, увлеченная едой, позволит дописать мне главу, а потому снова возвращаюсь к лаптопу - писать...

Триста долларов. А я думал, будет по крайней мере три тысячи. Вот что с нами делает горе. Опускает нас. Опускает нашу самооценку, наши желания. Наши потребности тоже опускает. На гораздо низший уровень. То, что мы воспринимали вчера, как данность, сегодня является заоблачным пределом мечтаний. Ну или наоборот... Надо будет использовать это где-то в книге... Даже, кажется, догадываюсь, где.
Ну вот еще - наглость. Я теперь возмущенно скосил на тебя глаза и смотрю едва ли не с укором. Такие пустяки - называть наглостью. Не хватало чтоб ты воняла, не брила подмышки, и оставляла кровавые пятна на моей мебели. Что за идиотские шутки, Энджелин?
- Оставлю деньги на полке в прихожей. Вот только допишу. И не вздумай в общественном транспорте ездить - такси возьмешь. - А то я не уверен в том, что ты, раз не умеешь пользоваться микроволновкой, в состоянии адекватно повести себя в автобусе. Тем более - в метро. Заблудишься, потеряешься, снова влипнешь в дерьмо - и все мои старания даром. Я вдруг вспомнил о еще одной вещи, которая так нужна каждому - мобильник. Теперь каждый современный человек без него - как без рук. Но ничего, обойдешься. Тебе и звонить-то некому. Кроме меня. Недостаточно веская причина для того, чтоб раскошелиться еще и на него? Вот еще. Возьмешь мой старый - если раскопаю его в письменном столе сегодня. Не выбросил просто потому, что забыл о нем.
- Энджелин, ты мне мешаешь, - говорю я, не выдержав наконец твою очередную попытку прочитать мою писанину. - Это не речь для консилиума. Я книгу пишу. Художественный роман, - боюсь, это чистосердечное признание заставит тебя заглядывать мне через плечо с удвоенной силой. - И я не привык, чтоб мне на ухо дышали и смотрели на то, что я печатаю, - меня это сбивает с мысли и вызывает желание биться головой о клавиатуру. Твоей головой, кстати. - Понимаешь? - спрашиваю с некой долей обнадеженности в голосе разворачивая от тебя лаптоп. Так, чтоб для того, чтоб на нем можно было что-либо прочитать, пришлось по крайней мере свернуть себе шею. Ну или пересесть мне на руки. Надеюсь, на такую наглость даже ты не способна.

Ну надо же - обезьянке Энджелин достаточно было сказать, что это - не речь для консилиума, а книга, и она отстала. Значит, в таком пороке, как буквоедство и вообще любовь к книгам ее можно не подозревать. Значит, все мои многочисленные полки с литературой точно останутся в безопасности - ведь к ним Энджелин не проявит никакого интереса. Мило...
То, что у нее из рук выскользнул поднос, и тарелка превратилась в мелкие осколки, - вовсе не неожиданность, а потому я снова начинаю строчить. С удвоенной силой - пока она занята уборкой. Посуды у меня много - я сам ничего никогда не бью.
- На счастье, - улыбаюсь я, чтоб Энджи не подумала вдруг, что я на нее за это обижаюсь. Только вот убирать будешь действительно сама.
А ведь зря я это сказал - "на счастье". Потому что это самое "счастье" тут же со знакомым визгом колес затормозило возле моего дома. Я этот визг никогда и ни с чем не спутаю. Иногда мне кажеся, что шум, с которым ее машина по моей дороге едет, я могу различить, стоя посреди шоссе к Международному Аэропорту Лос-Анджелеса. И, возможно, даже приложив ухо к земле.
Потому сейчас, когда я спустя почти неделю снова слышу, как стучат ее каблуки по веранде моего дома, у меня начинает много громче стучать сердце. Так, словно наружу выпрыгивает. Жалею, что моя машина так и осталась стоять под домом, даже в гараж ее не завел после того, как с вокзала вернулся. И надеяться на то, что Амели уйдет восвояси, тоже не приходится.
Звонок.
Кажется, я узнаю ее звонок из тысячи звонков. То есть если заставить тысячу людей звонить в дверь моего дома, и одной из этой тысячи будет моя бывшая, я безошибочно определю ее. Определю, потру переносицу, нахмурюсь, забуду о присутствии Энджелин, закрою лаптоп и поплетусь к двери.
Она пришла ко мне в тончайшем белом шелковом сарафане и таких же воздушных туфельках. С бело-перламутровым лаком на изящных пальчиках ног. Таким же - на руках. Злая насмешка. Издевательство. Белый - цвет невинности и чистоты. На моей Амелии. На моей порочной, лживой, надменной и высокомерной бл*ди Амелии. Амелии, от которой у меня снова и снова перехватывает дух.
- Тебе лучше уйти, - говорю я тихо и как-то невовремя хрипло. Что там говорить, я не успеваю корить себя за то, что у меня эрекция. Я соскучился.
Она, как всегда, молчит. Стоим на пороге, а она тянет ко мне свою загорелую холеную ладошку и снимает мои очки. Осторожно заправляет за мой воротник рубашки, а я стою, как вкопанный, и жду, пока она наконец вернется в машину. На улице холодно - моя тепличная птичка Амели долго не выдержит. Ее рука, справившись с очками, изучает ткань воротника моей рубашки. Подтяжек. Я не свожу с нее взгляда. Если бы не Энджелин, не сомневался бы ни капли. Привлек бы ее к себе за талию, и впился в ее губы поцелуем - требовательным, настойчивым, и ничуть не осторожным.. Этот белый цвет на Амелии - он провоцирует меня на грубости. А я держусь - все еще стою на пороге, подпирая стенку и удерживая рукой ручку двери так, чтоб бывшая не могла попасть внутрь.
Амели улыбается. Она уже не раз слышала от меня вот это "тебе лучше уйти", и не верит, что теперь оно хоть как-то отличается от предыдущих. Лондон - не тот город, который нельзя взять длительной осадой. Так она думает. Так она когда-то сказала, а я запомнил. Осада обычно длится пару минут. Она тянется ко мне, становится на носочки, и, притягивая к себе за воротник, целует меня. Страстно, пылко, развязно, жарко - не отрываясь от меня ни на миг, впиваясь в мои губы своими едва ли не жестоко, отыскивая своим язычком мой, играя с ним, намекая так явно и недвусмысленно на то, что же я немедленно должен с ней сделать...
Осада, кажется, снова началась. Стремительно и совершенно не внезапно - я ведь этого ждал, раз не закрывал дверь прямо под ее носом? Один из тех поцелуев, который никогда не бывает "первым". Первым поцелуем двух людей, которые едва знают друг друга. Не изучающий и ничуть не осторожный. Когда партнер не боится спугнуть партнера своей напористостью. Когда оба знают, чего хотят. Жадный и страстный, от которого темнеет в глазах через минуту от недостатка воздуха. Самое время, чтоб ей сместить поцелуй куда-то влево, на уголок моих губ, щеку, обнаружить ее руки у меня на груди и в волосах. Самое время отстраниться и только сейчас заметить, что Амели через мое плечо заглядывает внутрь дома. И видит сначала чужие ботинки, а потом - в кухне - чужую девушку. О которой я вдруг тоже вспомнил. И, конечно же, самое время улыбнуться недоумевающе и насмешливо, и спросить. Тоном, который не требует ответа.
- А это еще что такое, Лондон?..
"Такое". Ненормально - называть человека средним родом. Существом. Бесполым бездушным предметом. Впрочем, ты бы и меня таким назвала, наверное, если бы вдруг забыла, как меня зовут.
Немая сцена. Амели смотрит на Энджелин, я смотрю на Амели. И продолжаю не пускать ее в дом. Помада Амели - на моих губах.
- Уходи, - повторяю я тихо, подумав, что если она не уйдет сама, мне придется трахнуть ее в ее же машине. Ну или оторвать ей руки, закрывая дверь. И тишина...

Нет, это определенно какой-то фарс. Энджи, я тебе, конечно, благодарен за "помощь", но я бы, наверное, справился и сам. Наверное. А теперь, когда Амели так искренне смеется, разглядывая твой спортивный костюм и синяки, мне хочется провалиться сквозь землю. Теперь она наверняка думает, что ты - действительно моя новая девушка... Другую я подцепить просто не способен. Только блондинка, недо-Амалия, которую я поколачиваю и заставляю ходить дома в лохмотьях. Нет, Энджи, лучше бы ты продолжила собирать осколки тарелки.
Я ненавижу смех Амели. Потому что он значит, что кому-то непременно больно. Ее смех всегда, хоть косвенно, значит чью-то боль. Чьи-то разбитые надежды. Чей-то нелепый проступок. Противно - да и только. Мне противна Амели со злыми глазами, хрустальным издевательским смехом и в шелковом белом платье весталки. И противно не то, что она смеется надо мной. Противно, что она смеется над Энджи. Над человеком, который уже успел наглотаться дерьма по самые гланды, достаточно для того, чтоб теперь над ней смеялась еще одна бл*дь. Дорогая бл*дь, но бл*дь.
Я грубо тащу Амели за руку к ее машине. Запихиваю ее туда и захлопываю за собой дверь так, что она едва ли не оторвалась, а она не прекращает смеяться. Источать зловоние беспричинной ненависти и неоправданного превосходства прямо на меня. Мне не мерзко, когда она ведет так себя со мной. Но я еще ни разу не видел, как она ведет себя так с другими.
Я шел обратно и не слышал, как она говорила мне вслед что-то уничижительно презрительное. Стирал ее помаду со своих губ, натягивал обратно очки и радовался, что когда я дошел до двери, гребанный феррари сорвался с места и уехал. Вздохнул наконец полной грудью, вернувшись в свой дом.
Впрочем, теперь мой дом не пуст и мне теперь нужно думать, как же вести себя со свидетельницей моей слабости. Жаль, она даже не представляет, чего мне стоило то, чтоб эта слабость оказалась хотя бы на половину не такой громадной и чудовищной, как прежде. Впрочем, я и не хочу, чтоб она это знала. Это такая удобная отговорка - у каждого из нас свои тараканы. Ты мне, например, тоже не поспешила рассказывать о своем прошлом.
- Зачем ты это сделала? - спрашиваю я, возвращаясь в кухню присев на корточки - помогаю собирать осколки. - Я, конечно, благодарен за помощь... Только это было лишнее. - Я бы в твоем присутствии ничего с ней не сделал. Не пустил бы просто, и все. - Это была моя бывшая жена. - И вряд ли она тебе поверила. Впрочем, надеюсь, что таки поверила. И ей теперь будет гадко со мной трахаться.

Не надо было открывать ей дверь. Не надо было снова идти на поводу. Не надо было снова позволять себе роскошь быть слабым, позволять Амалии не только надо мной смеяться, а еще и над Энджелин. Она расстроена и унижена, а я чувствую себя виноватым. Слабаком и тряпкой, который даже у себя дома не хозяин. Впрочем, я сейчас себя, пожалуй, чувствую просто таким, каким я и есть. Хоть был таким не всегда. Пора меняться, что ли?
Но это - позже, сейчас же нужно что-то сделать с Энджелин, которая, схватив сигареты едва ли не дрожащими руками, скрылась на веранде. Не хочу, чтоб она волновалась из-за таких пустяков, как моя разбитая вдребегзи личная жизнь. Мне кажется, я до сих пор подсознательно надеюсь, что она склеится. Сама. И сижу, сложа руки, ною. Как ребенок. А Амели продолжает усиленно топтать ее ногами. Теперь она потопталась не только по мне. Стыдно и тошно.
- Энджи, ты не помешала,- произношу я, выбравшись на веранду и приближаясь к ней. Становлюсь рядом и вытаскиваю из кармана свои сигареты. Так удобно заполнять тишину дымом. Прикрывать им тишину. Отсутствие и нежелание слов, которые должны быть произнесены. - Не расстраивайся. - Мне даже обнять тебя хочется - успокаивающе, легко - но боюсь, что после того, что ты видела, тебе это будет неприятно. - Пожалуйста. И прости меня за эту сцену. Просто у нас с Амели очень странные отношения. Теперь, - добавляю, подумав, и снова заполняю тишину дымом. Оказывается, рассказывать о дерьме, в котором находишься, гораздо легче, чем я думал. - Знаешь, тот случай, когда один уходит, а второй продолжает любить. - Догадаться, кто "первый", а кто - "второй" - думаю, совсем несложно. - А первый этим пользуется. Я, конечно, изрядный слабак. Давно надо было это пресечь. Хоть так и сложней, но хоть бы говном себя не чувствовал. Хоть мне сейчас гораздо больше за тебя обидно... - Это так просто - стоять рядом, говорить, и смотреть на океан. Прятать глаза в океан. - Я тебе благодарен за поддержку. Очень... Спасибо, Энджелин. - Поможешь мне не пускать ее? Одергивай меня, когда она звонит. Напоминай. Скажи одно слово - "Дерьмо, Кюри. Дерьмо" - и я останусь сидеть на месте, как прежде...

Странно слышать от легкомысленной девочки такие вещи. Только ведь неправда. Отсутствие отношений - тоже отношения. Второй вопрос - какие...
- Она не всегда такой была, - зачем-то сообщаю я, радуясь, что она на меня не сердится. Не напоминает мне о том, что я - слабак и ничтожество. Я ведь и так отлично это знаю. Я почти что за это тебе теперь благодарен, Энджи.. - Или я просто все восемь лет в очках ходил, - едва заметная улыбка трогает мои губы, когда я в очередной раз думаю о своей глупости. Все же осознавать ее легче, чем думать о том, "как же можно все вернуть, чтобы было как раньше". Надо просто смириться и понять, что никогда так не будет. - И да, я хочу от нее избавиться. Потому и поблагодарил за помощь. Впредь подобные начинания приветствуются. Потому что я не всегда себя контролирую. Ты видела, - видела мой стыд и позор. Гнойный прыщ на тюдорской розе. Мои трехметровые покрученные панты прямо на макушке. - И вовсе ты не похожа на беженку, просто тебе не идет этот костюм. Амели бы смеялась даже если бы на тебе был Кавалли, ей на это плевать. Не бери в голову, Энджи...
А насчет имени - надо было сразу сказать. Я же не мучитель, чтобы издеваться над тобой, правда? Напротив - я ведь говорил уже, что хочу тебе помочь...
- Конечно, - соглашаюсь на твое предложение искупаться, подумав, что мне холодная водичка тоже не помешает. Холодно, конечно но.. дом совсем рядом, верно? Я теперь стащил с себя неудобные мокасины и босиком спускаюсь по лестнице, и, застыв на середине, протягиваю к тебе руки - все еще помню о том, что ты не умеешь пользоваться микроволновкой. И подобными лестницами, которые еще более неудобны, чем стремянка, наверняка тоже. Я, конечно, врач, но две сломанные ножки у моей новой сожительницы будут явно не к месту...

А мне нравится... Эта непосредственность и веселость, которые заставляют меня забыть о всех дурных проишествиях и тоже раздеваться, чтоб уже через пару минут так же, как и Энджи, ринуться к воде. Впрочем, я, кажется - тоже один большой повод поржать. Потому что я стою прямо у воды в трусах и очках и неодобрительно поглядываю на Энджи, которая плещется в этой ледяной воде словно радостный пингвин. Ну или морской котик. Который, кстати, совершенно меня не стесняется - и ведь верно делает. Я ведь безобидный...
- Она холоднючая, - ворчу я, окунув в воду одну ногу и тут же одернув ее. Странно, но до меня только сейчас доходит, что я в очках, потому оставляю их на кучке одежды, которую я дисциплинированно оставил на шезлонге, и наконец иду к воде.
Терпеть не могу заходить в воду медленно и мучительно. Когда холодная вода медленно подступает выше и выше, и впечатление такое, будто ты медленно леденеешь. Потому я шагаю по дурацким сваям, пока не оказываюсь достаточно далеко от берега, и только тогда, набрав в легкие воздуха, шагаю в сторону... Холодно!
- Холодно бл*ть! - совсем не по-джентельменски вырвалось у меня, когда я вынырнул наружу. Деточка, кто из нас жил в тепличных условиях? Я сейчас себе принципиально, конечно, сразу же из воды выбраться не позволяю, только подгребаю возле тебя, которая к моему величайшему удивлению так радостно в воде плещется, чтоб окончательно в ледышку не превратиться и ко дну не пойти топориком... Только вот губы синеют.

А ведь не смешно. Я тут изо всех сил изображаю человека, который любит мерзнуть и синеть, а эта пигалица еще и подшучивает. И вообще - кто из нас неженка?..
- Предательница, - скриплю зубами я и гребу к берегу, напоследок обрызгав тебя водой. Впрочем, тебе, кажется, это все равно по*уй. А мне, кажется, уже тоже.
Я тебя сейчас тоже - ударом в бок. Безжалостно и смертоносно... Я идиот. Отыскав в своем кармане сигареты и натянув снова очки, усаживаюсь на берегу по-турецки, стараясь не замечать, как медленно покрываюсь гусиной кожей, и курю. И нахально наблюдаю за тем, как ты отважно продолжаешь грести - ну когда-то же тебе должно стать холодно, правда?..
Правда, от скуки пришлось заняться чем-то гораздо более интересным, чем рассматривание бликов на белобрысой башке Энджелин - предьявлять моим очам свои изящные прелести барышня явно расхотела, а потому я просто пускал тоскливые колечки, наблюдал за тем, как они тают в воздухе и ждал, пока же это чудное существо вылезет из воды. Я ведь обещал себе отомстить за насмешку над моими синими губами(которые к тому времени, пока она вылезет, приобретут фиолетовый оттенок и будут способны издавать хруст. Ну, знаете, как звук стекла о стекло...) и разглядывать ее, пока она из воды вылезать будет, тщательно поправляя на переносице очки.
- Энджелин, я приказываю вам прекратить плескаться в моем океане! - приказным тоном проорал я, подкуриваю третью по счету сигарету. Они как-то совсем не греют и быстро заканчиваются. - А не то придет доктор Лондон и утопит вас, чтоб не пришлось тащить синюшное тельце в дом.. - А серьезно, Энджи, я начинаю волноваться за твое здоровье... Так ведь и простыть недолго.

- Войдет, еще как войдет, - многообещающе и многозначительной улыбался я и выпускал очередное колечко, одновременно печалясь о том что этой на редкость ублюдочной улыбки никто не видит. Впрочем, сейчас, посмотрев на мое лицо, кто-либо увидит что угодно, но не улыбку. Замороженная кожа не умеет улыбаться. Жалкие попытки использовать лицевые мышцы по назначению потерпели прискорбное поражение, и вместо нахальной улыбки получалась только искаженная контузией, не меньше, противного цвета харя.
Потому когда Энджи выбралась таки на берег, все желание насолить ей куда-то улетучилось. Солить-то было нечего - такая же белесо-голубоватая, как и я. Изо рта пар валит. Словно из паравоза - когда он едет. И едет быстро. А она еще и смеется. Одела на мокрое тело мою рубашку - мою! - единственный оплот тепла и чистоты! - и ржет.
- Не смешно, - уныло упрекнул ее я, обдавая сигаретным дымом это подлое тельце, старательно пачкающее мою рубашку пляжным песком. - Не смешно, я, бл*ть, кажется простыл. - Я, кажется, стал много ругаться - просто веду себя согласно ситуации. Неадекватно, значит. - Может, ночевать тут будешь? Или хотя бы часок посидишь еще, погреешься. Потому что в гонке "кто первым займет теплый душ" мои деревянные ноги явно проиграют, а уступать его кому-либо, даже синюшной улитке, я не намерен. - И как жаль, что мне сигареты совсем не помогают от холода... И очки не греют...

- Сраный джентельмен, - равнодушно хмыкаю я, доставая очередную сигарету и щелкая зажигалкой. Сраный джентельмен в трусах и с синей задницей в точечки. Сраный джентельмен, который, забросив такие же холодные, как и все на улице, шорты за плечо, плетется вслед за улиткой к лестнице, подавляя зевки.
Знаешь, Энджи, я ведь действительно намерен уступать тебе душ хотя бы потому, что ты морозилась добровольно, а я.. добровольно принудительно. Следил, чтобы с тобой как бы чего не случилось. Я - сонный сраный джентельмен а потому следую по дому за тобой буквально по пятам, дрожа и мелко стуча зубами. И думая, что сесть у камина под одеялом - наверняка недостаточно. А потому нахально врываюсь в душ, и, оставив шорты на тумбе, весьма бесцеремонно отпихиваю твое скромных габаритов тельце в сторону и пробираюсь внутрь, подпирая стену спиной и улыбаясь струям горячей воды, которые наконец текут по моему несчастному синюшному телу.
- Ооо... - глубокомысленно издал я, блаженно улыбаясь и отступая еще ближе к стенке - делюсь местом. Можешь меня не стесняться, хоть тут и светло... Я ведь очки забыл снять, теперь по ним вода стекает и мне все равно ничего не видно.. - Ооо... Энджи, прости, но тебе сегодня придется спать на диване. Я не выдержу еще одну ночь ТАМ...